(Дэвид Боуи)
Предисловие: о телемикроскопе
Год
назад в статье “Утрата веры” я сочла необходимым
написать о РПЦ МП следующее:
“… [вы] уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты; так и вы, по наружности кажетесь людям праведными, а внутри исполнены лицемерия и беззакония.”[1]
… Вся глобальная и многоуровневая ложь РПЦ вдруг разом сложилась в одну картину. Вот Патриарх Кирилл лжет о Церкви, произнося пустые, фальшиво звучащие проповеди, лжет потому, что он не верит в Бога, а безбожник, сколько он не пытается сказать что-нибудь о Церкви и о Боге, не в состоянии выдавить из себя ничего, кроме фальшивки. Вот архиепископы и епископы, тоже не верующие, поднимаюшие Чаши за Евхаристией, а хор поет "Тело Христово приимите". А вот другие, истово верующие, вначале в могущество России, и лишь потом – в Христа, причем урезанного Христа, который подходит к их главной вере в империю. Впрочем, Христос вспоминается ими редко. Их паства, которая верит, что главное – правильное исполнение ритуалов, свечки в храмах, национально-православная атрибутика, не знает о Христе, Его апостолах, христианах первых столетий вообще ни-че-го. Весь этот ужас прекрасно вписывался в современную идеологию РПЦ, которая уже давно перстала быть православной и христианской, а стала "русской церковью", отправителем этнического и государственного культа. Ложь, среди которой, каким-то чудом еще происходит таинство Евхаристии.”
Эта статья была ответом на убийство о. Павла Адельгейма, последнего широкоизвестного священника РПЦ МП из тех, кто бескомпромиссно следовал за Христом и не боялся говорить правду. Его убийство вызвало шок и скорбь в России и почти ничего – в мире, даже в православных кругах. Это неудивительно: христиан убивают ежедневно, во всем мире. Убийства (христиан и не христиан без различия) – это безусловное зло, и я не могу сказать, что убийство о. Павла было “особенным злом”. Тем не менее, в моем восприятии оно стоит особняком из-за своего густого и тяжкого символизма, символизма метафизического масштаба, который делает его событием, имеющим отношение не только к российским православным или гражданам РФ, но и ко всем людям. Для меня случившееся стало символическим актом абсолютного зла, которое в наши дни решило актуализировать себя в России. Зло выплюнуло одного из тех, кто ясно видел его приближение и сказал “нет”. Говоря более понятным для современного западного человека языком, последний белый рыцарь был убит драконом; королевство, наконец, захвачено и ворота открыты настежь; теперь ничто не сможет помешать зверю бросить свою армию в мир.
Мне любопытно, почему голливудские фильмы о плохих и хороших парнях, плохих и хороших ведьмах, плохих и хороших духах пользуются неизменной популярностью на “прагматичном, циничном Западе”. Почему сказка о каких-то хоббитах, несущих за тридевять земель некое дявольское кольцо ради того, чтобы бросить его в адский огонь, чтобы наконец восторжествовало абсолютное добро, воспринимается взрослыми людьми с энтузиазмом, вплоть до готовности играть роли из фильма и даже носить “единственное кольцо” (в специально отведенное для этого время), не боясь выглядеть при этом смешными, a христианин, осмелившийся заговорить о князе тьмы или падших ангелах, выглядит смешным в глазах многих. На мой взгляд, это похоже на упорный отказ всмотреться на реальность и увидеть упорную хроническую неспособность мира стать хорошим, несмотря на все наши усилия сделать его таковым или, говоря радикальным языком Евенгелия, признать, что “весь мир лежит во зле”[2]. Это просто-таки показательный случай из психологии К. Юнга: бессознательное ощущение присутствия абсолютного зла в мире переносится в безопасный формат ролевых игр в хороших и плохих ребят. Поэтому я делаю вывод, что над христианином, рассуждающим о зле, смеются потому, что он напоминает сознанию собеседника о том, что тот вытеснил и затолкал в самые темные и дальние углы своей души. Говоря о зле, христианин чудовищно серьезен; хуже того, он предпочитает называть его не просто “мировое зло” или “темные силы”, но “сатана” или “демон”, таким образом настаивая на том, что зло – это не абстракция, но что оно имеет реальность личности. Подобная ясность языка – это не только раздражающая особенность христианского мышления, но и очень важный его аспект. Я убеждена в том, что аллергия на ясность языка, особенно когда речь идет о "трудных" предметах, таких, как экзистенциональные и метафизические вопросы, является одним из важнейших составляющих в разворачивающейся перед нами и балансирующей на грани третьей мировой войны игре.
“… [вы] уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты; так и вы, по наружности кажетесь людям праведными, а внутри исполнены лицемерия и беззакония.”[1]
… Вся глобальная и многоуровневая ложь РПЦ вдруг разом сложилась в одну картину. Вот Патриарх Кирилл лжет о Церкви, произнося пустые, фальшиво звучащие проповеди, лжет потому, что он не верит в Бога, а безбожник, сколько он не пытается сказать что-нибудь о Церкви и о Боге, не в состоянии выдавить из себя ничего, кроме фальшивки. Вот архиепископы и епископы, тоже не верующие, поднимаюшие Чаши за Евхаристией, а хор поет "Тело Христово приимите". А вот другие, истово верующие, вначале в могущество России, и лишь потом – в Христа, причем урезанного Христа, который подходит к их главной вере в империю. Впрочем, Христос вспоминается ими редко. Их паства, которая верит, что главное – правильное исполнение ритуалов, свечки в храмах, национально-православная атрибутика, не знает о Христе, Его апостолах, христианах первых столетий вообще ни-че-го. Весь этот ужас прекрасно вписывался в современную идеологию РПЦ, которая уже давно перстала быть православной и христианской, а стала "русской церковью", отправителем этнического и государственного культа. Ложь, среди которой, каким-то чудом еще происходит таинство Евхаристии.”
Эта статья была ответом на убийство о. Павла Адельгейма, последнего широкоизвестного священника РПЦ МП из тех, кто бескомпромиссно следовал за Христом и не боялся говорить правду. Его убийство вызвало шок и скорбь в России и почти ничего – в мире, даже в православных кругах. Это неудивительно: христиан убивают ежедневно, во всем мире. Убийства (христиан и не христиан без различия) – это безусловное зло, и я не могу сказать, что убийство о. Павла было “особенным злом”. Тем не менее, в моем восприятии оно стоит особняком из-за своего густого и тяжкого символизма, символизма метафизического масштаба, который делает его событием, имеющим отношение не только к российским православным или гражданам РФ, но и ко всем людям. Для меня случившееся стало символическим актом абсолютного зла, которое в наши дни решило актуализировать себя в России. Зло выплюнуло одного из тех, кто ясно видел его приближение и сказал “нет”. Говоря более понятным для современного западного человека языком, последний белый рыцарь был убит драконом; королевство, наконец, захвачено и ворота открыты настежь; теперь ничто не сможет помешать зверю бросить свою армию в мир.
Мне любопытно, почему голливудские фильмы о плохих и хороших парнях, плохих и хороших ведьмах, плохих и хороших духах пользуются неизменной популярностью на “прагматичном, циничном Западе”. Почему сказка о каких-то хоббитах, несущих за тридевять земель некое дявольское кольцо ради того, чтобы бросить его в адский огонь, чтобы наконец восторжествовало абсолютное добро, воспринимается взрослыми людьми с энтузиазмом, вплоть до готовности играть роли из фильма и даже носить “единственное кольцо” (в специально отведенное для этого время), не боясь выглядеть при этом смешными, a христианин, осмелившийся заговорить о князе тьмы или падших ангелах, выглядит смешным в глазах многих. На мой взгляд, это похоже на упорный отказ всмотреться на реальность и увидеть упорную хроническую неспособность мира стать хорошим, несмотря на все наши усилия сделать его таковым или, говоря радикальным языком Евенгелия, признать, что “весь мир лежит во зле”[2]. Это просто-таки показательный случай из психологии К. Юнга: бессознательное ощущение присутствия абсолютного зла в мире переносится в безопасный формат ролевых игр в хороших и плохих ребят. Поэтому я делаю вывод, что над христианином, рассуждающим о зле, смеются потому, что он напоминает сознанию собеседника о том, что тот вытеснил и затолкал в самые темные и дальние углы своей души. Говоря о зле, христианин чудовищно серьезен; хуже того, он предпочитает называть его не просто “мировое зло” или “темные силы”, но “сатана” или “демон”, таким образом настаивая на том, что зло – это не абстракция, но что оно имеет реальность личности. Подобная ясность языка – это не только раздражающая особенность христианского мышления, но и очень важный его аспект. Я убеждена в том, что аллергия на ясность языка, особенно когда речь идет о "трудных" предметах, таких, как экзистенциональные и метафизические вопросы, является одним из важнейших составляющих в разворачивающейся перед нами и балансирующей на грани третьей мировой войны игре.
